Пожалостина, 7

Дом построен в 1897 году. Здесь была мастерская – коклюшками занимались, и прислуга жила – жили конюхи, приказчик, рядом были конюшни. А после революции – здесь какое‑то время был детский сад.

В доме был дубовый паркет. Красавец-паркет. Лепнина на потолках. Печки изразцовые. И камины. Обрамление было посеребрённое, уральского чугунного литья. Но изразцовые печки и камины поломали сразу после войны. А в 1975 году дом «реставрировали». Паркет был дубовый, его весь выдрали и выкинули, настелили самый поганый оргалит. В итоге – полы холодные, паркета нет. Домоуправление властвовало. Все двери, все окна выбрасывали вместе с фурнитурой старинной, всю лепнину посшибали. А какая фурнитура! Это просто загляденье было! Здесь были невероятно красивые, баташёвские, шпингалеты, ручки, задвижки всякие… На дверях, на окнах. Я всё своё детство их собирал. А потом уже всю эту «бутафорию» – свою «коллекцию» этих ручек и шпингалетов – отдал в Павловский музей как подарок. Там Наталья Александровна, когда всё это увидала, от радости чуть, как говорится, с ума не сошла. Получается, что я чуть ли не весь музей оформил: ручки все дверные – мои. Зайди в Дом-музей Павлова, увидишь.

Внешний вид только остался. Облик дома не поменялся вообще. Всё как было, так и оставил. Ничего не изменилось. Наличники периодически подкрашиваю. Летом этим будем опять подкрашивать их, обновлять.

Ну вот, в 70‑е всё внутри дома изуродовали. А печки оставили. Здесь топилось печками ещё в 90‑е. Сарай весь в дровах, все заготавливали, пилили. Домоуправление выписывало уголь, хотя эти печки не были приспособлены для угля. Соседние дома рушили – и нам на дрова. Ходил пожарный каждый год, осматривал печки. Плита газовая горела постоянно всю зиму – для тепла. Это уж я потом котёл поставил.

Во время Великой Отечественной войны здесь был детский сад. Когда после войны люди начали возвращаться, садик перенесли на Первомайку. А здесь сделали коммуналку. Домоуправление вселяло всех подряд. Много семей жило. Из деревень приезжали в Рязань на работу – на хлебозавод, ликёро-водочный, кирпичный. В исполкоме им давали комнату в нашем доме. Тут интересные люди жили. Сосед вот наш был, Дмитрий Степанович, считай, всю жизнь прожил здесь. Тётя Мотя жила, в НКВД, наверное, служила. Я пацаном был, а она уже старенькая. А после её смерти я в комнату заглянул – на вешалке шинель, серая такая, помню, с золотыми погонами, и китель парадный. Они одними из первых получили здесь комнаты-квартиры, сразу после войны. Когда другие уезжали, опустевшее жильё иногда «прилипало» к нуждающимся среди тех, кто оставался.

Всю войну мать моя прожила в деревне Острая Лука, приехала работать в Рязань на ликёро-водочный завод. А отец в Борках родился и жил. Расписались они в конце 50‑х. А в этот дом они въехали где‑то в первой половине 60‑х. Я – коренной рязанец, родился в женской тюрьме. В бывшей. Т. е. в 8-й больнице. Кстати сказать, у меня тётка сидела там. А ведь там расстреливали. Там много очень священников расстреляли наших рязанских. Это было… Вообще, место историческое.

С этим домом легенд много связано, случаев разных, историй… По легенде, хозяйка этой мастерской была женщиной богатой, умной, творческой и властной. Она сказала, что этот дом должен быть такой же кружевной, как узоры, которые на коклюшках тут плетут мастерицы. И внутри, и снаружи. Вот такой дом и сотворили. Раньше всё походило на то, чем занимался человек. Вот если, допустим, на Некрасова жил капитан, то у него и на дверях висели якоря. Там жили моряки, и дома очень красивые были. Там на воротах, калитках у многих якоря красивые большие были, сейчас уже ничего этого нет. И у нашего дома сейчас только внешний вид остался. А раньше это был единый ансамбль из двух домов. Наш и соседний, узорчатый. Бабки собирались здесь, в нашем дворе. Целыми вечерами сидели. В лото всё время резались. В «русское». И не «просто так», а по копеечке…

Когда тётя Мотя умерла, из домоуправления тут бегали, ходили, что‑то опечатывали. Они дверь разломали, всё что‑то искали. Она жила на пенсию, ничего, кроме кашки, не ела. Я как сейчас помню, она ни на что деньги не тратила, ничего не покупала. Но у неё сын был и внук. Внук её поехал в Анапу и не вернулся, пропал без вести там, на море. Сын здесь почти не появлялся, после смерти только пришёл. А тут, в комнате, осталась стопка газет Мотина. Я попросил для печки, дрова разжигать, взял её, а из этих газет деньги посыпались. Кучами! По тем временам можно было на них, наверно, купить и квартиру, и машину. Сын эти деньги и забрал.

А ещё у нас тут полицай жил. Бывший. Он был русским, но служил у немцев во время войны. Отсидел в тюрьме, попал к нам. Остапом его звали. Его тут все ненавидели. У него рожа была такая противная. Никто с ним не разговаривал, да он ни с кем не общался. Он был уже на пенсии, не работал. Я помню, когда его уже парализовало, я пришёл посмотреть. Говорю, так тебе и надо.

После войны на Рязань-1 приходили составы с покалеченной военной техникой – танки, орудия, машины и так далее. И наши, и немецкие. Говорят, порой танки с останками внутри даже были. Прямиком с полей сражений. Их везли как металлолом, на переплавку. И свозили к Боркам. Там было целое «кладбище» всякого вооружения. И дядя Володя, он жил в этом доме, на этой свалке «пасся». И всё тащил на чердак. Детали от машин, пулемёты, пистолеты, винтовки… Здесь у всех в доме оружие было. А потом вышел сталинский указ о сдаче оружия незарегистрированного. Тётя Маша, жена его, всё собрала, из дома всё вынесла, сдала. Но потом всё равно, когда ЖЭК тут всё ремонтировал, в 70‑е, находили оружие. Спрятано было много. В детском саду, когда реконструировали горку, оказалась целая куча всего. Под горкой. Об этом, говорят, даже в газете писали: «Схрон оружия на Пожалостина». Получается, что сталинский приказ не все выполняли.

А ещё сосед здесь жил. Он купил «Москвич», самый первый в Рязани. Ну, один из первых. Первый самый выпуск «Москвича» был. Ещё в сороковые. Он поехал в Москву получать. Говорит: «Дайте мне “Победу”». А ему в ответ: «У нас герои войны “Победу” не могут получить, а ты просидел всю войну на мясокомбинате. И ещё “Победу” хочешь получить? Вот даём тебе “Москвич”, и дёргай отсюда, а то вообще никакой машины не дадим». И он приехал на «Москвиче». Он его уже в постсоветское время то ли на «Мосфильм», то ли на «Ленфильм» отдал или продал.

Потом уже, когда я вырос, на рыбалку мы ездили вместе на этом «Москвиче». Вот однажды едем мы по новому мосту на этой машине, и у нас сломался мотор. Только задняя скорость работала, а передняя нет. И мы поехали назад. Открыли дверь. А ветер дунул, и дверь оторвало. И вот так вот с вывернутой головой, без дверцы, ехали задом с нового моста до дома.

Ещё историю? Людоеды тут жили. Интересно, да? Тут такая история была!.. Чурасовы их фамилия. Они работали в цирке. Брат младший и брат старший. А торговал он мясом на рынке. Нашли его случайно – увидала соседка. Она увидала, как девку он тащил за косу туда во двор, а та кричала. Соседка‑то и вызвала милицию. Милиция приехала, уже было поздно. Он там уже разделывал всё это дело. Когда там копанули, там – ужас. Там 18 закопанных нашли. 18 девок он сожрал. Там в подвале печка была и банки с тушёнкой, сердцем. Это в соседском доме всё было. А закопано было во дворе нашем. Вот так‑то.

Я вообще‑то с 70‑х «состоял» при охране памятников. При нашем музее. В кремле который. На раскопки ездил. И зимой, и летом ходили по домам, собирали для музеев всё, что можно. Для кремля, для музея Есенина в Константинове, для Старожиловского музея, очень много мы музеев обеспечивали. Раньше если ломали дом, то в музее об этом становилось известно. Мы, человека три-четыре, приходили в домик, который ломался, и забирали «что плохо лежит»: отрывали обои, читали дореволюционные газеты, собирали по подвалам, по чердакам всё, что оставалось, и отдавали в музей. Это было очень интересно для нас, пионеров. До 82‑го года там был. Потом в армию забрали, потом женился и работать начал…

Юрий Петрович Епишин