Свободы, 28

Родился я в Рязани 1965 года в роддоме на Полонского, я это хорошо помню. Без шуток. Как лежал, медсёстры проветривали помещение, шторы колыхались, а я лежал и мёрз. Наверняка громко орал и плакал. Мне кажется, что я это помню.

А жил рядом, на улице Свободы, 28. Этот дом построил мой прадед Василий Никитич Левитов в 1913 году. Был он священником, служил в Казари, потом в храме на Скорбященском кладбище.

Дом, конечно, выглядел гораздо красивее, чем сейчас. С тех пор он выдержал два или три ремонта. И его внешний вид очень изменился. Одна стена, брандмауэр, глухая, которая смотрит на площадь Свободы, кирпич очень качественный. До сих пор практически нет трещин, хотя это бугор, мимо постоянно ездит транспорт… Дом в два этажа и подвальное помещение.

У него было двое детей – Надежда (моя бабушка, в замужестве Воронова) и Михаил. Спустя некоторое время Михаил жил на втором этаже, бабушка – на первом. Была большая печь с изразцами. Отапливала весь первый этаж. А на втором этаже ещё одна печка.

Ну а после революции произошло «уплотнение». Бабушке оставили две комнаты на первом этаже и подселили ещё две семьи. Сделали общую кухню. На втором этаже то же самое – общая кухня и ещё две семьи. Таким образом, в 1920‑е годы это уже был дом на шесть семей. Был огромный сад. Тогда ещё не было пятиэтажек, не говоря уже о девятиэтажке. И из окон над нашими старинными яблонями был виден Рязанский кремль. Шикарный вид. Я это очень хорошо помню.

Надо упомянуть, что во дворе был ещё один дом, мы его звали «каменушка». Причём наш, «основной», дом был деревянный, а дом, который считался «домом прислуги» – каменный. Но там были земляные полы. Только после войны настелили деревянные. В домах не было ни воды, ни канализации. «Удобства» – во дворе, рядом сараи. Каждую осень, естественно, заготавливали на зиму дрова – пилили вручную, складывали поленницы… Колонка была за углом, на улице Подгорной. С вёдрами ходили за водой… Всё это в центре Рязани! Только где‑то году в 1972‑м был сделан ремонт, провели холодную воду и канализацию, подключили центральное отопление… Печи сломали. Внешне дом стал выглядеть гораздо хуже, но, так сказать, функционально, в бытовом плане, жить стало полегче. Хотя все ходили в баню. В основном на Грибоедова. А отец частенько ходил в баню на Семёна Середы, рядом с работой, он преподавал в музыкальном училище. И мама там работала. Мама – Ольга Ивановна Воронова, отец – Леонид Николаевич Грушо-Новицкий.

А в год Олимпиады в Москве мы переехали на Московское шоссе…

Историю дома я знаю, конечно, в основном от мамы и бабушки. Жильцы регулярно менялись. Одно время здесь жили периодами и Клавдий Борисович Птица, великий хормейстер, и его брат Сергей Борисович, бывший главврачом больницы имени Семашко, и педагоги Молчановы, кстати, наши родственники – физик Николай Николаевич, Андрей Николаевич, всю жизнь преподававший в художественном училище, Виктор Николаевич, который работал и в музыкальном, и в художественном. Они жили за стенкой. Михаил Васильевич Левитов, родной брат моей бабушки, и его сын Валентин стали рентгенологами. Но теперь там из прямых, так сказать, «наследников» осталась только Лидия Ивановна – жена, теперь уже, увы, вдова Валентина Михайловича Левитова. Нельзя не сказать, конечно, о моём родном дядьке Юрии Ивановиче Воронове. Прошёл всю войну. Сорок осколков в нём «сидело», в шрамах весь, пальцев на левой руке не было, когда он вернулся. Он был замечательный судья по велоспорту, на Олимпийских играх судил, чемпионатах. Судья международной категории – высший ранг арбитра.

Уже на моей памяти был уничтожен сад. Построили 5‑этажный дом, потом 9‑этажку, на мощном фундаменте; кажется, вторую в Рязани. От сада осталась одна (!) яблоня. Но, как ни странно, сохранились сараи. И наш дом каким‑то образом уцелел. Потому что стоит на косогоре. Хотя «Северная компания» делает всё, чтобы уничтожить в историческом центре города «старую деревянную Рязань». Достаточно посмотреть, во что сейчас превратили улицу Садовую, Щедрина, Горького, Подгорную… Зелень вся исчезла из центра города, точечная застройка многоэтажками, плитка…

Воспитывала меня в основном бабушка, родители много работали, а я много болел. Вот и сидел дома, читал, рисовал… После того, как однажды нарисовал бабушкин портрет, Андрей Николаевич Молчанов, сосед наш и родственник, преподаватель художественного училища, сказал, что, может быть, «твоему внучку стоит учиться изобразительному искусству». Потому что бабушку на портрете все узнали. А я учился в первом классе! Бабушка долго его хранила. Если покопаться, то он, может, и обнаружится… Читать научился года в три-четыре… В школу пошёл – уже бегло читал, одолел сказки Пушкина, Андерсена, афанасьевские, конечно, и даже Майн Рида, Жюль Верна…

Жили, конечно, дружно. Родственные связи, разумеется, сказывались. То мы – на второй этаж, то второй этаж к нам. Большие праздники, дни рождения – вместе. Коллектив был интеллигентный – врачи, музыканты, педагоги… Мои родители познакомились в Саратовской консерватории, потом приехали в Рязань, оба преподавали в музучилище. Поэтому «детство, отрочество, юность» у меня были музыкальными. Репетировали, играли очень часто дома, ученики приходили к родителям…

Когда я был совсем маленьким, любил лазать по деревьям. С ветки на ветку, с дерева на дерево… Как обезьяна. И как‑то, дома, решил, что стол письменный – это одно дерево, а пианино – другое. И прыгал с пианино на стол. Что было с моими родителями, когда они это увидели!

Детство прошло во дворе. Все игры – с мячом, и все нормальные уличные игры, ведь двор – место встречи, общения, социализации. Это же целая субкультура. Спортплощадка была, «коробочка» хоккейная. Хочу отметить, что все мои ровесники читали. Сам процесс чтения был интересен, это вошло в необходимую привычку. Чтение книг даёт какое‑то глубинное знание. Сейчас знания какие‑то информативные, непластичные, «без разминки», неассоциативные. Компьютер захватил всё.

Во дворе всегда лежали три лодки «Казанки» – наша, Молчановых и Левитовых. У каждого – свой мотор. Разливы‑то доходили до самой площади Свободы, магазин «Лесок», году в 70‑м, по‑моему, наполовину в воде стоял. Близость Оки, реки сказалась – все рыбалкой увлекались. Все поколения нашего дома – рыбаки. Мне дали спиннинг в первый раз, я ещё в школе учился, – и я сразу судака зацепил. И все сразу всё поняли. И я, самое главное, понял всё про себя – рыбак.

Традиции были забавные. В основном они связаны с приездом наших родственников, друзей. Когда Клавдий Борисович Птица приезжал, а брат его жил уже в доме 52 на улице Свободы, напротив Художественного музея, мы все собирались там. Слушали последние московские новости, анекдоты, рассказы про всех музыкантов. Потому что Клавдий дружил с самыми, как теперь говорят, «крутыми» деятелями культуры, искусства, политики. Когда дядя Юра приезжал из Ашхабада – огромный казан, традиционный туркменский плов… И разговоры, разговоры…

В кино ходили часто. А вот от театра мы не «фанатели», смотрели телепостановки. Я только в школе попал в театр в первый раз. Помню, в ТЮЗ пошли на «Собаку Баскервилей». Забавно было, мы смеялись…

Вообще весь этот старинный район. Кремль. Вал. «Низы». Река Ока. Площадь Свободы. Дома все эти. Дома друзей. Многих уже нет. И друзей, и домов. Всё сносят. Вот «Дом Масляковых» остался. Очень интересный дом. С беседкой наверху. Их было три сестры – Маргарита, Нина и Галина. Риту звали не иначе как Моргунька. Галина была женой Сергея Борисовича Птицы. Они оба брата, что называется, Богом были поцелованы, каждый по‑своему. Один – в медицине, другой – в искусстве. Вот они по каким‑то причинам жили у нас, правда, совсем недолго.

Я против сохранения чего бы-то ни было «во что бы то ни стало». В жизни есть какая‑то правда. Вот по ней всё и происходит. Жизнь – штука непростая. Если это сильная правда, тогда она победит. А если нет, если слабая – туда ей и дорога. Она «отработает» сколько ей нужно, и всё… Вот произведения искусства. Есть выдающиеся, есть не очень, есть послабее. Они не ровные между собой. Они не могут одинаково биться за себя. Так и люди не равны. Ничего с этим не сделаешь. Невозможно всех сделать равными. Невозможно, чтобы все жили по сто лет, а всем родным умереть в один день. Как говорила моя мама, все уйдём в свой срок, все под Богом ходим. Есть высшие порядки, которые всё решают. А мы только способствуем или сопротивляемся. По-разному. Но в конечном итоге – всё уходит и в то же время ничего не пропадает.

Бабушка и мама готовили не очень, но пироги делали очень вкусные. Причём большие пироги. А Левитовы – наоборот, пекли маленькие пирожки. И вот мы друг к другу ходили в гости и ели разные пироги. Они у нас такие, а мы у них – такие. С грибами, с луком, со щавелем, с мясом… И сладкие, конечно. А вот отец у меня умел готовить. Сыну моему это передалось.

Виктор Леонидович Грушо-Новицкий