Щедрина, 21

Первоначально усадьба состояла из трёх жилых домов, хозяйственных построек и сада. В 1898 году её купил Пётр Михайлович Попов, двоюродный брат изобретателя радио А. С. Попова. Он был инженером, закончил Московское техническое училище (теперь МГТУ имени Баумана), строил Московско-Казанскую железную дорогу.

В 1915 году он подарил в качестве приданого своей приёмной дочери, Софье Петровне Григоревской, дома 19 и 21 с садами и подворьем. Она закончила
гимназию, свободно владела французским и немецким языками. Это стало единой усадьбой. Наличники – деревянные, резные. Был поглощающий колодец, своя вода… То есть они были одними из первых, где были водопровод, канализация, ванна. Насос обеспечивал водой все дома – 19, 21, а потом и 23.

Этот дом один из первых в Рязани электрофицирован. В 1918 году эту усадьбу национализировали. Насос, свинцовые трубы и чугунную ванну утащили сразу после национализации дома.

Софье Петровне оставили одну квартиру в 23-м доме. Всё остальное забрали городские власти. Дом № 21 разделили на 7 квартир – уплотнили. В той квартире, где я сейчас живу, на втором этаже, во времена генерала И. А. Соболева была детская. Её получил брат моего отца – Михаил Илларионович Турбин. Он закончил музыкальное училище, был солистом ансамбля. А когда переехал в Москву и стал солистом железнодорожного ансамбля, мой отец занял его квартиру. Это было в 1928 году. Здесь я и родился.

За домом располагался большой сад, где кроме груш и яблонь росли черёмуха, жасмин, ели и каштаны. До войны в нашем саду было не принято рвать яблоки, груши. Детям рвать яблоки и груши вообще запрещали. Можно было собирать только опавшие. Поэтому вставали пораньше и собирали опавшие за ночь плоды. Кто раньше встанет, тот может «покачественней» собрать. Только на яблочный Спас все соседи собирались, отрясали яблони и груши, раскладывали в равные кучки, и потом была лотерея – чтобы без обид. Кто‑то отворачивался, остальные, показывая на кучку, спрашивали: «Эта кучка какой квартире?» Сад берегли, урожай сохраняли как положено, а по весне каждая семья окапывала закреплённые за ней деревья. Дружно старались жить, всё вместе, чтоб претензий не было… Когда был большой урожай, мы делились с жителями 25‑го дома, у которых не было сада. Не жалко было…

Во время финской войны были сильные морозы зимой, и все 110 деревьев нашего сада помёрзли. Эти все цифры были зафиксированы домоуправлением. Деревья пришлось спилить на дрова. И на этих местах сажали картошку. Эти участки сохранились до сих пор. У каждого – кусочек сада. А после Великой Отечественной войны домоуправление выделило каждой семье саженцы яблонь (Кариш, Белый налив и др.) и груш. И каждый на своём участке посадил их. Таким образом, сад возродился.
И до сих пор существует. На моём участке с той поры остались две яблони, я собираю урожай и иногда угощаю яблоками продавщиц в ближайшем магазине…

Раньше всё было нормально: в сараях сушили, погреба были, лишним делились с соседями… До войны были совместные чаепития в саду, жители всех квартир беседовали, обсуждали новости… Была совместными усилиями устроена площадка, на которой играли в волейбол, в крокет. А вот после войны так и не возродилась эта традиция. Собирались две, иногда три семьи, но редко… Потом в 50‑е и вовсе это прекратилось.

В 20–30‑е годы здесь жили люди самого разного социаль­ного статуса – Мария Евгеньев­на Волкова, бывшая дворянка, мой отец – киномеханик, потом зав. киноремонтной мастерской, мама – портниха. Поповы тоже – из дворян. Остальные жители из самых разных сословий были: из мещан, из купцов, из крестьян, рабочие, торговцы и т. д.
Жили скромно, очень небо­гато. Поэтому в гости никого не звали, к нам никто не при­ходил. Отец сетовал на это. По большим праздникам езди­ли к деду, который жил в другом районе Рязани, в гости «на чай». По утрам, как правило, ели жа­реную картошку. А на обед (он же ужин) – щи в основном. С мя­сом… Помню, мама всегда бра­ла еду с собой на работу, у неё была железная баночка, куда она складывала остатки завтрака.
А баночку она ставила на горя­чий утюг – разогревала… По воскресеньям жарили кар­тошку с салом. Иногда были мясные котлеты. Они были очень вкусные. Все, кто пробо­вал, всегда хвалили их. Делались они из говядины с бараниной. Чай с вареньем тоже любили…

А учился я с 1‑го класса в 7-й школе. В подвале моей школы были две ремонтные мастер­ские – сапожная и швейная. Вот в швейной мастерской и ра­ботала портной моя мама (Ма­рия, в девичестве Муравьёва). Кстати, она мне всё шила сама – от пальто до штанишек. После школы я заходил к маме, она давала мне 36 копеек… Я поку­пал жареный пирожок с мясом. Продавались пирожки на ули­це, в таких больших железных котелках… Потом шёл к отцу или в сапожную мастерскую (хозяйничал там дедушка Лема­ринье, потомок пленного ещё в 1812 г. француза).
В 1980 году был капитальный ремонт, провели нам газ.

В Рязани после «перестройки» появились местные «новые рус­ские», местного пошиба олигар
олигар­хи. Один из них решил убрать из исторического центра Рязани детскую инфекционную боль­ницу и ясли № 8, которые рас­полагались на Садовой улице. И это ему удалось. Вообще, в его планах было заполучить весь квартал – уникальный, огром­ный земельный участок от Са­довой до Щедрина, от Свободы до бывшей Либкнехта.

Многое у него получилось, но кое‑что – нет. Например, наш сад представлялся ему совер­шенно не нужным, на его терри­тории планировалось построить коттеджи – совсем как в чехов­ском «Вишнёвом саде». Он хотел захватить всю усадьбу. Но у него не получилось.

Совместно с рязанским мини­стерством культуры мы отстояли наш дом и наш сад. Наш квартал – от улицы Либкнехта до Свободы между Садовой и Щедрина, вме­сте с садами и участками – на­ходится в 24-й охранной зоне. Здесь затруднительно вести строительство высотных домов.
Не успели мы «отбиться» от одного – появился следую­щий претендент. Гораздо более циничный. И более современный. Нашим домом и нашим са­дом заинтересовался хозяин од­ной из известных строительных компаний. И живёт‑то он по со­седству – в элитном доме на Ще­дрина, прямо рядом с нашим са­дом. Самое главное, что такой же элитный дом он хочет по­строить в нашем саду. А в охран­ной зоне можно строить только не больше 4‑х этажей. Но разве это может остановить олигарха?

Он выселил жителей нашего 7‑квартирного дома, остались только 5-я и 7-я квартиры. Рассе­лил кого куда, выкупил жилпло­щадь, запустил туда гастарбайте­ров, которые у него же на строй­ках и работали.
Вместе с соседкой из 5-й квар­тиры мы упираемся. Не желаем уезжать.
Этот дом года два назад они решили – до этого сдавали квартиры русским – выселить до начала отопительного се­зона, до начала сильных холо­дов. Это было сделано, чтобы заморозить батареи в пустую­щих квартирах, что им удалось: батареи лопнули, водопровод замёрз среди зимы. Мы, есте­ственно, пострадали. Пришлось вызывать аварийные службы, чтобы организовать подачу воды в наши две квартиры.

Всё это делалось для того, что­бы дом пустить под слом. И вот уже в течение трёх лет идёт с нами такая война. А вот теперь гастарбайтеры, которые развели грязь и тараканов. Сад наш захламляют, делают из него свалку.
Это современное положение дел.
(Интервью 2019 года)

Анатолий Иванович Турбин